Растения
Бештау туманный
С деревьями странными
Капли бесцветной
Прозрачной росы
Сквозь белизну
Проникаю я странником
В снежные насты укрытые сны
Вконец затоплена низина.
И молодой сосновый бор
Стоит в воде. Лишь косогор
Как будто плечи исполина
Подставил натиску воды,
Спасая южные ряды.
А в остальном – совсем беда:
Со всех сторон шумит вода.
Кому по грудь, кому по шейку,
Кого прижало к перешейку,
Где восседают как князья
По три обхвата тополя.
Плыву по лесу… Чудеса!
Грибное место подо мною.
Вот здесь, должно быть, под сосною
Семейство славное груздей
Нашел я к радости своей,
Когда желтели лес и сад,
С полгода, может быть, назад.
Пеньки по левому борту…
Сбавляю ход, иду на малом.
Чтоб пусто выпало тому,
Кто этот лес рубил задаром.
Не долговечна власть разлива –
Держитесь, сосенки, дружней.
Обсохнет вскорости низина,
Мир станет краше и добрей.
Упало небо снегопадом –
На землю сели облака…
Вороны кружатся над садом,
Как над останками полка.
Всё ниже клонит вишен ветки
От леденистого стекла,
Но в сердцевине влажной клетки
Томится искорка тепла.
Томится жизни вольной сладость,
Томятся сочные плоды,
Томится солнечная радость
Всепобеждающей весны.
Что снег? Что вихри ледяные?
Что крик голодный воронья?
Не гаснут искорки живые
В холодном плене января!
Я волшебный, добрый гном.
Я живу в краю лесном.
Собираю сказки в травах,
Чудеса ищу в дубравах.
Больше всех люблю я ёлки
За смолистые иголки,
За весёлый хоровод
И за праздник Новый год.
Васильков самоцветы живые
Обнимаю на росном лугу,
И дрожат лепестки голубые,
Опасаясь за волю свою…
Я глаза её скоро забуду,
Отзвенит её смех на ветру,
В васильковую эту запруду
Я себя от беды уведу.
Не губите случайную радость
Этих хрупких, свободных цветов,
Подарите им ласку и жалость,
Раз другие не взяли любовь.
Васильков самоцветы живые
Обнимаю на росном лугу…
Прозвените дружки полевые
Про невольную волю мою…
В эту осень я пленник дубравы.
Но приятен и сладок тот плен,
Под ногами пожухлые травы
Испускают волнующий тлен…
Ничего мне на свете не хочется,
Лишь бы плыть в этом чудном огне,
Что листвой золотой хороводится,
Обжигая дыхание мне.
Целый день я брожу без причины,
Обходя паутин серебро.
И, присев у багряной рябины,
Листвяное вдыхаю вино.
Исчезает куда-то досада
На безрадостных дней канитель,
И поверил я снова, что надо
Жить надеждой на солнечный день.
Ах, накаркали вороны,
Снова дождь с утра
Промочил до нитки клёны,
Клёны и меня.
На погоду я не сетую,
И дожди я не кляну,
А найду любовь заветную,
Буду праздновать весну.
Учись у них — у дуба, у берёзы.
Кругом зима. Жестокая пора!
Напрасные на них застыли слезы,
И треснула, сжимаяся, кора.
Все злей метель и с каждою минутой
Сердито рвет последние листы,
И за сердце хватает холод лютый;
Они стоят, молчат; молчи и ты!
Но верь весне. Ее промчится гений,
Опять теплом и жизнию дыша.
Для ясных дней, для новых откровений
Переболит скорбящая душа.
«Скажи, фиалка, отчего
Так рано к нам ты воротилась,
Когда в полях ни одного
Ещё цветка не распустилось?»
— «Бедна нарядом и мала,
Я меж других цветов незрима,
И если б с ними я цвела,
Ты, может быть, прошёл бы мимо»
Ах, ландыш, отчего так радуешь ты взоры!
Другие есть цветы, роскошней и пышней,
И ярче краски в них, и веселей узоры, —
Но прелести в них нет таинственной твоей.
В чём тайна чар твоих? Что ты душе вещаешь?
Чем манишь так к себе и сердце веселишь?
Иль радостей былых ты призрак воскрешаешь!
Или блаженство нам грядущее сулишь?
Не знаю. Но меня твоё благоуханье,
Как винная струя, и греет и пьянит,
Как музыка, оно стесняет мне дыханье
И, как огонь любви, питает жар ланит.
Шепот тополя весною
Я задумчиво ловлю…
Будто слышу над собою
Чье-то робкое «люблю»…
Диким медом и цветами
Пахнет свежая листва,
И туманится мечтами,
И кружится голова.
Тихо веки закрываю…
Жду чего-то и молчу…
Я и знаю, и не знаю…
И хочу, и не хочу…
О первый ландыш! Из-под снега
Ты просишь солнечных лучей;
Какая девственная нега
В душистой чистоте твоей!
Как первый луч весенний ярок!
Какие в нем нисходят сны!
Как ты пленителен, подарок
Воспламеняющей весны!
Так дева в первый раз вздыхает —
О чем — неясно ей самой, —
И робкий вздох благоухает
Избытком жизни молодой.
«Что шумишь, качаясь,
Тонкая рябина,
Низко наклоняясь
Головою к тыну?» —
«С ветром речь веду я
О своей невзгоде,
Что одна расту я
В этом огороде.
Грустно, сиротинка,
Я стою, качаюсь,
Что к земле былинка,
К тыну нагибаюсь.
Там, за тыном, в поле,
Над рекой глубокой,
На просторе, в воле,
Дуб растёт высокий.
Как бы я желала
К дубу перебраться;
Я б тогда не стала
Гнуться и качаться.
Близко бы ветвями
Я к нему прижалась
И с его листами
День и ночь шепталась.
Нет, нельзя рябинке
К дубу перебраться!
Знать, мне, сиротинке,
Век одной качаться».
Колокольчики мои,
Цветики степные!
Что глядите на меня,
Тёмно-голубые?
И о чём звените вы
В день весёлый мая,
Средь некошеной травы
Головой качая?
Конь несёт меня стрелой
На поле открытом;
Он вас топчет под собой,
Бьёт своим копытом.
Колокольчики мои,
Цветики степные!
Не кляните вы меня,
Тёмно-голубые!
Я бы рад вас не топтать,
Рад промчаться мимо,
Но уздой не удержать
Бег неукротимый!
Я лечу, лечу стрелой,
Только пыль взметаю;
Конь несёт меня лихой,-
А куда? не знаю!
Он учёным ездоком
Не воспитан в холе,
Он с буранами знаком,
Вырос в чистом поле;
И не блещет как огонь
Твой чепрак узорный,
Конь мой, конь, славянский конь,
Дикий, непокорный!
Есть нам, конь, с тобой простор!
Мир забывши тесный,
Мы летим во весь опор
К цели неизвестной.
Чем окончится наш бег?
Радостью ль? кручиной?
Знать не может человек —
Знает бог единый!
Упаду ль на солончак
Умирать от зною?
Или злой киргиз-кайсак,
С бритой головою,
Молча свой натянет лук,
Лежа под травою,
И меня догонит вдруг
Медною стрелою?
Иль влетим мы в светлый град
Со кремлем престольным?
Чудно улицы гудят
Гулом колокольным,
И на площади народ,
В шумном ожиданье
Видит: с запада идет
Светлое посланье.
В кунтушах и в чекменях,
С чубами, с усами,
Гости едут на конях,
Машут булавами,
Подбочась, за строем строй
Чинно выступает,
Рукава их за спиной
Ветер раздувает.
И хозяин на крыльцо
Вышел величавый;
Его светлое лицо
Блещет новой славой;
Всех его исполнил вид
И любви и страха,
На челе его горит
Шапка Мономаха.
«Хлеб да соль! И в добрый час!-
Говорит державный.-
Долго, дети, ждал я вас
В город православный!»
И они ему в ответ:
«Наша кровь едина,
И в тебе мы с давних лет
Чаем господина!»
Громче звон колоколов,
Гусли раздаются,
Гости сели вкруг столов,
Мед и брага льются,
Шум летит на дальний юг
К турке и к венгерцу —
И ковшей славянских звук
Немцам не по сердцу!
Гой вы, цветики мои,
Цветики степные!
Что глядите на меня,
Темно-голубые?
И о чем грустите вы
В день веселый мая,
Средь некошеной травы
Головой качая?
Как здесь свежо под липою густою —
Полдневный зной сюда не проникал,
И тысячи висящих надо мною
Качаются душистых опахал.
А там, вдали, сверкает воздух жгучий,
Колебляся, как будто дремлет он.
Так резко-сух снотворный и трескучий
Кузнечиков неугомонный звон.
За мглой ветвей синеют неба своды,
Как дымкою подернуты слегка,
И, как мечты почиющей природы,
Волнистые проходят облака.
Черемуха душистая
С весною расцвела
И ветки золотистые,
Что кудри, завила.
Кругом роса медвяная
Сползает по коре,
Под нею зелень пряная
Сияет в серебре.
А рядом, у проталинки,
В траве, между корней,
Бежит, струится маленький
Серебряный ручей.
Черемуха душистая
Развесившись, стоит,
А зелень золотистая
На солнышке горит.
Ручей волной гремучею
Все ветки обдает
И вкрадчиво под кручею
Ей песенки поет.
Белая берёза
Под моим окном
Принакрылась снегом,
Точно серебром.
На пушистых ветках
Снежною каймой
Распустились кисти
Белой бахромой.
И стоит береза
В сонной тишине,
И горят снежинки
В золотом огне.
А заря, лениво
Обходя кругом,
обсыпает ветки
Новым серебром.
Что ты клонишь над водами,
Ива, макушку свою?
И дрожащими листами,
Словно жадными устами,
Ловишь беглую струю?..
Хоть томится, хоть трепещет
Каждый лист твой над струей…
Но струя бежит и плещет,
И, на солнце нежась, блещет,
И смеется над тобой…